Расселина

Отряд идет дальше, обходя зону заградительного огня, – спускается в воронки, старые и новые, выбирается из них, опять спускается. Двое солдат поддерживают третьего, почти волокут его, а еще двое несут их винтовки, все три. На голове этого третьего окровавленная повязка, он еле переступает бессильными, подгибающимися ногами, голова его мотается, пот медленно промывает канавки в грязи, засохшей на его лице.

В отдалении тянется и тянется поперек равнины непроходимая зона заградительного огня. Порой внезапно налетающий ветерок на мгновение разгоняет бурый дым над купами изуродованных тополей. Отряд проходит через поле, которое месяц назад было засеяно пшеницей, – редкие ростки все еще упрямо цепляются тут за комья взрытой земли между обломками металла, в каше лохмотьев.

Отряд пересекает поле и выходит к каналу, который окаймляют стволы деревьев, срезанных примерно на одной высоте, в пяти футах над землей. Солдаты падают ничком, пьют загаженную воду – и наполняют доверху манерки. Двое солдат, которые несут раненого, опускают его, и он, обмякнув, лежит на берегу канала, обе его руки в воде, и туда же соскользнула бы голова, если бы носильщики его не подхватили. Один из них зачерпывает воду каской, но раненый не может пить. Тогда они приподнимают его, и тот, кто держит каску, прижимает ее край к его губам, а потом снова зачерпывает воду и льет ему на голову, пока повязка не намокает. Затем он достает из кармана грязную тряпицу и с неуклюжей бережностью вытирает лицо раненого.

Капитан, субалтерн и сержант остались стоять; они внимательно рассматривают засаленную карту. На том берегу канала местность постепенно повышается; на стенке канала четко видны бледные пласты мела, которые тут повсюду тянутся под почвой. Капитан складывает карту, и сержант подает команду "встать!", но вполголоса. Двое носильщиков подымают раненого, и отряд идет дальше по берегу канала, пока не натыкается на мост – это затопленная баржа, упертая носом и кормой в противоположные берега. Отряд переходит на другую сторону и вновь останавливается, а капитан и субалтерн опять сверяются с картой.

Пушечные выстрелы звучат в бледном весеннем полудне как нескончаемый стук града по бескрайней железной крыше. Отряд идет дальше, и меловой склон постепенно поднимается. Земля тут жесткая, неровная, вся в выбоинах, и тем, кто поддерживает раненого, идти особенно трудно. Но когда они пробуют остановиться, раненый вдруг вырывается из их рук, прижимает ладони к голове, шатаясь идет вперед, спотыкается и падает. Носильщики подхватывают его, поднимают и крепко держат, а он бормочет и старается высвободить руки. Он бормочет: "...шапка... шапка...", на мгновение вырывается и дергает свою повязку. Впереди замечают эту возню. Капитан оглядывается и останавливается. Солдаты тоже останавливаются без команды и опираются на винтовки.

– Он пробует сорвать повязку, сэр–р, – докладывает капитану один из носильщиков, по-шотландски раскатывая "р".

Они сажают раненого на землю, продолжая его поддерживать. Капитан опускается рядом на колени.

– ...Шапка... шапка... – бормочет раненый.

Капитан ослабляет повязку. Сержант протягивает ему манерку, капитан смачивает повязку и прикладывает ладонь ко лбу раненого. Остальные стоят вокруг и глядят на них внимательно, с отвлеченным интересом. Капитан встает. Носильщики снова поднимают раненого. Сержант командует: "Вперед!"

Они поднимаются на гребень. Дальше на запад простирается слегка всхолмленное плато. На юге под бурым пологом все еще неистовствует заградительный огонь. На западе и на севере над озаренной солнцем пустынной равниной, над купами деревьев там и сям лениво поднимается дым. Но это – дым обыкновенный, дым горящего дерева, а не пороховой. Оба офицера глядят вперед, козырьком приставив ладони к глазам, а солдаты, вновь остановившись без команды, опускают винтовки.

– Черт подери, сэр, – внезапно говорит субалтерн высоким пронзительным голосом. – Это же горят дома! Они отступают! Звери! Звери!

– Возможно, – говорит капитан, глядя на дым из-под ладони. – Зона заградительного огня скоро кончится. Вон там должна быть дорога. – И он широким шагом идет дальше.

– Впер–ред! – говорит сержант все так же вполголоса.

Солдаты с кроткой покорностью снова поднимают винтовки.

Гребень зарос жесткой, как вереск, травой. В ней жужжат насекомые, взлетают у них из-под ног и кружат в дрожащем полуденном мареве. Раненый снова бредит. Время от времени они останавливаются, дают ему пить и снова смачивают повязку, а затем носильщиков сменяют другие двое и тащат раненого вперед, догоняя отряд.

Голова цепочки останавливается. Солдаты натыкаются друг на друга, как вагоны остановившегося товарного поезда. У ног капитана тянется широкая мелкая впадина. Она поросла редкой, мертвенной травой, похожей на пучки торчащих из земли штыков. Впадина слишком велика, чтобы ее мог оставить снаряд малого калибра, и слишком мелка, чтобы ее мог оставить тяжелый снаряд. По ее виду нельзя понять, как она возникла, и они стоят и молча смотрят на нее.

– Странно, – говорит субалтерн. – Как по-вашему, откуда она?

Капитан не отвечает. Он поворачивает. Они огибают впадину, молча глядя в нее на ходу. Но не успевают они обойти ее, как натыкаются еще на одну, пожалуй, не такую широкую.

– Разве у них есть что-то, от чего остаются такие воронки? – говорит субалтерн. И опять капитан не отвечает. Они огибают и эту впадину и идут дальше по гребню. По другую сторону гребень круто уходит вниз ступенями белесого мела, изъеденного ветром и водой.

Впереди возникает щербатая пасть оврага, перерезая им путь. Капитан снова сворачивает и идет вдоль оврага, но вскоре овраг впадает в другой, который тянется в нужном им направлении. Дно этого оврага скрыто в тени; капитан спускается по некрутым уступам вниз, в тень. Носильщики осторожно сводят раненого, и отряд идет дальше.

Овраг расширяется. Они замечают, что идут теперь по мелкой впадине, такой же, как они видели. Только эта очерчена не так резко, и в ее противоположной стене есть выемка, словно там она сливается с еще одной впадиной, как бы наложенной на нее. Они проходят через первую впадину мертвенные штыки травы сухо секут их ноги – и попадают в следующую впадину.

Она похожа на миниатюрное ущелье, зажатое между миниатюрными утесами. Над головой они видят только пустую сонную чашу неба с легкими мазками дыма на северо-западе. Грохот заградительного огня стал теперь далеким и слабым это уже просто вибрация земли, которую они не столько слышат, сколько ощущают. Вокруг нет ни свежих воронок, ни других следов войны. Кажется, будто они внезапно попали в какие-то другие края, в другой мир, куда она не достигла, куда ничто не достигло, – где нет жизни, где даже тишина мертва. Они дают раненому пить и идут дальше.

Это ущелье, эта впадина тянется вперед и вперед. Видно, что ее образовала цепь более или менее круглых вдавленностей неизвестного происхождения. Бледные штыки травы секут их ноги, и некоторое время спустя они оказываются среди изуродованных деревьев, но тут шрамы давно зажили, и к обрубкам льнет редкая листва, не зеленая, но и не омертвевшая, словно и ее захватило зияние во времени; листья сухо перешептываются между собой, хотя ветра нет. Дно ущелья неровно. Оно само то спускается в неясно очерченные впадины, то снова поднимается между ступенчатыми стенами. Посредине этих малых впадин под тонким слоем почвы торчат кругляши мела. Под ногами ощущается упругость, словно они идут по пробковому ковру. Шаги их беззвучны.

– Приятная прогулка, – говорит субалтерн. Хотя он произносит эти слова негромко, в миниатюрном ущелье они раздаются как удар грома, заполняя собой всю тишину, и повисают в воздухе, словно тишина здесь так долго оставалась нерушимой, что забыла свое назначение. Все, как один, тихо и внимательно смотрят по сторонам, на ступенчатые стены, на упрямые призраки деревьев, на пустое приглушенное небо.

– Отличное убежище для дезертиров, – говорит субалтерн.

– Да, – говорит капитан. Это его слово тоже лениво повисает в воздухе и медленно тает. Идущие сзади подтягиваются, по цепочке прокатывается движение.

Солдаты тихо и внимательно смотрят по сторонам.

– Только здесь никого нет, – говорит субалтерн. – Ни дезертиров, ни даже кузнечиков.

– Да, – говорит капитан. Слово тает, и вновь смыкается тишина, солнечная, бездонная, неподвижная. Субалтерн останавливается и трогает что-то носком башмака. Солдаты тоже останавливаются, а субалтерн и капитан, не прикасаясь к ней, рассматривают ушедшую в почву ржавеющую винтовку. Раненый снова бредит.

– Это какой образец, сэр? – говорит субалтерн. – Кажется, у канадцев такие. Модель Росса¹. Верно?

– Французская, – говорит капитан. – Тысяча девятьсот четырнадцатый год.

– А, – говорит субалтерн. Он переворачивает винтовку носком башмака. Штык все еще примкнут к стволу, но ложе и приклад давно сгнили. Они идут дальше по неровной земле, между выступающими из почвы кругляшами мела. В ущелье озером колышется солнечный свет, блеклый и сонный, застойный, бестелесный, негреющий. Жестко торчат сабельные лезвия редкой травы. Они снова смотрят на меловые стены, потом те, кто идет впереди, видят, что субалтерн останавливается, тычет палкой в меловой кругляш и выворачивает из земли его запорошенные глазницы в срезанную снизу усмешку.

– Вперед! – резко говорит капитан.

Отряд идет вперед, солдаты на ходу тихо, с любопытством смотрят на череп. Они шагают между другими беловатыми кругляшами, которыми усажена земля вокруг.

– И все в одном положение. Вы замечаете, сэр? – говорит субалтерн словоохотливо и бодро. – Все макушкой кверху. Странно как-то их хоронили сидя. И совсем неглубоко.

– Да, – говорит капитан. Раненый бредит не умолкая. Те двое, которые тащат раненого, останавливаются, но остальные продолжают идти за офицерами и проходят мимо носильщиков и раненого.

– Чего останавливаться, – говорит один из носильщиков. – Его и так можно напоить.

Они подхватывают раненого и тащат вперед, а один из них тем временем пытается прижать горлышко манерки ему ко рту. Манерка постукивает о зубы, вода льется на рубашку. Капитан оглядывается.

– В чем дело? – говорит он резко.

Солдаты сбиваются в кучу. Глаза у них широко открыты, серьезны. Он обводит взглядом тихие напряженные лица.

– Что там, сержант?

– Нервы сдают, – говорит субалтерн. Он смотрит на выветренные обрывы, на белые кругляши, тихо торчащие из земли. – И у меня тоже, – говорит он. Он смеется, неуверенный смешок замирает. – Давайте выберемся отсюда, сэр, говорит он. – Туда, где солнце.

– Солнце и здесь есть, – говорит капитан. – Разомкнись, ребята. Не толпитесь. Мы скоро отсюда выберемся. Отыщем дорогу, обогнем зону огня и найдем своих. – Он поворачивается и идет дальше. Отряд снова приходит в движение.

Вдруг все они, как один, останавливаются и замирают, глядя друг на друга. Земля вновь шевелится под ногами. Кто-то вскрикивает – пронзительно, как женщина иди лошадь. Земля под ними вздрагивает в третий раз, офицеры стремительно оборачиваются и видят за падающим солдатом зияющую дыру, с кромки которой еще осыпается сухая пыль, и тут же край обламывается под вторым солдатом. Под ними всеми сабельной раной разверзается трещина, земля под их ногами уходит вниз, дыбится обломками бледного шоколада, обрамляя черный провал, из которого бесшумным взрывом вырывается знакомый запах запах разлагающейся плоти. Они пытаются удержаться, перескакивая с одного бугра на другой (в полном безмолвии – никто из них не издал ни звука после этого первого вопля), бугры дыбятся и скользят, и вот уже все дно ущелья медленно устремляется вниз и швыряет их в темноту. Торжественный рокот поднимается к солнцу вместе с волной тления и легкой пылью, которая висит и колышется в слабом ветерке над черным провалом.

Капитан чувствует, что он летит вместе с отвесной скользящей стеной земли, среди шорохов ужаса и тщетной борьбы в чернильном мраке. Кто-то другой кричит. Крик обрывается. Он слышит голос раненого, который тонко повторяет в рвущихся недрах тления: "Я не мертвый, я не мертвый!" – и внезапно умолкает, словно к его рту прижали ладонь.

Движущийся обрыв, вместе с которым летит вниз капитан, теперь становится пологим и отбрасывает его, целого и невредимого, на жесткую землю, и он лежит на спине, а по его лицу к воздуху и свету проносится вихрь смерти и разложения. Он задевает нечто, и оно почти бесплотно обрушивается на него с приглушенным стуком, словно разваливаясь на куски.

Затем он начинает различать свет – зубчатые края обрушившегося свода высока над головой, и к нему нагибается сержант с карманным фонариком в руке.

– Маккай? – говорит капитан. Вместо ответа сержант наводит луч фонарика на свое лицо. – Где мистер Маккай? – говорит капитан.

– Погиб, сэр-р, – говорит сержант хриплым шепотом.

Капитан приподнимается и садится.

– Сколько в живых?

– Четырнадцать, сэр-р, – шепчет сержант.

– Четырнадцать. Нет двенадцати. Надо быстрее копать.

Он поднимается на ноги. Слабый свет холодно падает сверху на громоздящийся холм обвала, на тринадцать касок и на белую повязку раненого, притулившегося у стены.

– Где мы?

Вместо ответа сержант поворачивает фонарик. Луч скользит горизонтально во мрак, по стене, в туннель, в зияющую черноту, по стенам, отсвечивающим бледными гранями мела. В туннеле сидят и стоят, прислонясь к стенам, скелеты в темных куртках и широких шароварах зуавов, рядом – их заржавленные винтовки. Капитан узнает в них сенегальских стрелков, участников майских сражений 1915 года² – по-видимому, они были захвачены врасплох и удушены газом в меловых пещерах, где укрывались. Он берет у сержанта фонарик.

– Надо проверить, не остался ли кто-нибудь еще, – говорит он. Приготовить лопатки.

Он ведет лучом по обрыву, уходящему во тьму, в сумрак, а затем в слабый намек на дневной свет над головой. В сопровождении сержанта капитан карабкается по осыпающемуся склону, земля под ними вздыхает и ползет вниз. Раненый снова начинает взывать: "Я не мертвый, я не мертвый", и постепенно его голос переходит в высокий непрерывный визг. Кто-то прижимает ладонь к его рту. Голос глохнет, превращается в нарастающий смех, снова переходит в визг и снова обрывается под ладонью.

Капитан и сержант взбираются наверх, пока это не становится слишком опасным, все время прощупывая землю, а земля оползает под ними с долгими глухими вздохами. Внизу сбились в кучку солдаты, их смутно белеющие лица терпеливо запрокинуты к свету. Капитан водит лучом фонарика по склону. Ничего – ни руки, ни кончика пальцев. Пыль постепенно оседает.

– Надо двигаться, – говорит капитан.

– Слушаю, сэр-р, – говорит сержант.

Пещера в обоих направлениях теряется в бездонном, непроницаемом мраке, где сидят, прислонившись к стенам, тихие скелеты, а рядом – их винтовки.

– Оползень отбросил нас вперед, – говорит капитан.

– Да, сэр-р, – шепчет сержант.

– Отвечайте громче, – говорит капитан. – Это же просто пещера. Раз люди сюда вошли, значит, мы сможем выйти.

– Да, сэр-р, – шепчет сержант.

– Если нас бросило вперед, значит, вход вон там.

– Да, сэр-р, – шепчет сержант.

Капитан светит фонариком перед собой. Солдаты встают и тихо сбиваются в кучку позади него. Среди них и раненый. Он постанывает. Пещера тянется и тянется, разворачивая из темноты поблескивающие стены; сидящие фигуры тихо ухмыляются в скользящем пятне света. Воздух становится душным, и они трусят мелкой рысцой, задыхаются. Потом воздух свежеет, и луч фонаря взбегает по земляному откосу, замыкающему проход. Солдаты останавливаются и сбиваются в кучку. Капитан взбирается по склону. Он выключает фонарик и медленно ползет на четвереньках по гребню пещеры туда, где гребень смыкается со сводом. Капитан втягивает воздух носом. Снова вспыхивает фонарик.

– Двое с лопатками сюда, – говорит капитан.

Два солдата взбираются к нему. Он показывает на щель, из которой легкой непрерывной струйкой сочится воздух. Они принимаются копать, неистово отшвыривая землю за спину. Затем их сменяют еще двое, затем щель превращается в туннель, и работать сразу могут уже четверо. Воздух становится все более свежим. Они неистово вкапываются в землю, поскуливая, как собаки. Раненый, то ли услышав их, то ли заразившись общим волнением, снова начинает смеяться бессмысленно и пронзительно. Лопатка того, кто впереди, пробивается наружу. Свет обливает его, как поток воды. Он бешено копает, они видят, как силуэт его виляющих ягодиц вдруг исчезает, и внутрь врывается солнечный свет.

Остальные солдаты бросают раненого и одним клубком кидаются вверх по склону к отверстию, они отталкивают друг друга и рычат. Сержант прыгает за ними и лопаткой отгоняет их, ругаясь хриплым шепотом.

– Пропустите их, сержант, – говорит капитан.

Сержант опускает лопатку. Он отодвигается и смотрит, как солдаты, толкаясь, лезут в туннель. Потом он спускается, и они вместе с капитаном помогают раненому подняться по склону. У входа в туннель раненый начинает упираться.

– Я не мертвый, я не мертвый! – взывает он, вырываясь.

Он продолжает взывать и упираться, но они уговорами и силой заставляют его влезть в туннель, где он сразу успокаивается и быстро лезет наружу.

– Идите, сержант, – говорит капитан.

– После вас, сэр-р, – шепчет сержант.

– Ну-ка, идите! – говорит капитан.

Сержант ныряет в туннель. Капитан следует за ним. Он выбирается на наружный склон оползня, завалившего пещеру. Внизу на коленях четырнадцать

солдат. Стоя на четвереньках, капитан глубоко дышит, и воздух хрипит у него в горле. "Скоро лето, – думает он, вбирая воздух в легкие быстрее, чем успевает освободить их для нового вдоха. – Скоро лето и дни будут длинными". У подножья оползня стоят на коленях четырнадцать солдат. Тот, что в середине, держит в руке Библию и монотонно читает нараспев. Его заглушает бред раненого, бессмысленный, ровный и непрерывный.

Примечания:

1. Модель Росса. - Канадская винтовка с прямым затвором; в начале Первой мировой войны доказала свою неэффективность и была быстро снята с вооружения.

2. ...участников майских сражений 1915 года - по-видимому, они были... удушены газом... - Фолкнер здесь не вполне точен, так как отравляющие газы (хлор) были применены немцами 22 и 24 апреля 1915 г. на двух участках фронта близ Ланжемарка.