Пляска мертвецов

Пред сторожем в полночь рядами могил
Погост распростерся в молчанье
И месяц на плитах холодных застыл
В холодном и чистом сиянье.
Но вот под крестом оживает мертвец…
Где муж, где жена, где старик, где юнец
Встают в одеяниях длинных.

И тянутся, силясь друг друга найти,
И в круг — посредине дороги,
Всем хочется пляску скорей завести,
Да саваном стянуты ноги.
Но кто ж здесь давно от стыда не отвык?
Стряхнуть одеянья недолго — и вмиг
Все саваны сброшены в кучу.

Согнется колено, вихляет ступня,
Осклабится челюсть в гримасе —
Скелет со скелетом столкнется, звеня,
И снова колышется в плясе.
А сторожа корчит неистовый смех,
А бес ему шепчет, наводит на грех:
«Стяни-ка одну из одежек».

Схватил — и тотчас же укрыться спешит
За плотною дверью церковной…
А месяц по плитам холодным скользит
И пляской любуется словно…
Пора, и мертвец то один, то другой
Стихает; за саван хватается свой
И шасть — под землей исчезает.

И только последний вслепую бредет
И щупает воздух: «Здесь где-то —
Чужого из мертвых никто не возьмет»,—
Здесь саван! Он чувствует это.
Вот церковь… Как тронуть священную дверь!
Для сторожа в этом спасенье теперь,
Над ней золотое распятье.

Лишь в саване сон обретется в гробу,
Одежка должна отыскаться,
Он в каменный выступ вцепился, в резьбу,
Он силится наверх подняться.
Предчувствует бедный могильщик конец,
Все выше и выше вползает мертвец,
Как будто на лапах паучьих.

От ужаса сторож в холодном поту,
Швыряет он саван проклятый…
Но кончено все… Зацепясь на лету,
Холст виснет на глыбе стрельчатой.
Тут колокол дрогнул на башне как раз,
Приходит урочный для нечисти час,
Упав, разбивается остов.