Дом у дороги

Глава 1

Я начал песню в трудный год,
Когда зимой студёной
Война стояла у ворот
Столицы осаждённой.

Но я с тобою был, солдат,
С тобою неизменно —
До той и с той зимы подряд
В одной страде военной.

Твоей судьбой я только жил
И пел её доныне,
А эту песню отложил,
Прервав на половине.

И как вернуться ты не мог
С войны к жене–солдатке,
Так я не мог
Весь этот срок
Вернуться к той тетрадке.

Но как ты помнил на войне
О том, что сердцу мило,
Так песня, начавшись во мне,
Жила, кипела, ныла.

А я её в себе берёг,
Про будущее прочил,
И боль и радость этих строк
Меж строк скрывая прочих.

Я нёс её и вёз с собой
От стен родной столицы —
Вслед за тобой,
Вслед за тобой —
До самой заграницы.

От рубежа до рубежа —
На каждом новом месте
Ждала с надеждою душа
Какой–то встречи, вести…

И где бы ни переступал
Каких домов пороги,
Я никогда не забывал
О доме у дороги,

О доме горестном, тобой
Покинутом когда–то.
И вот в пути, в стране чужой
Я встретил дом солдата.

Тот дом без крыши, без угла,
Согретый по–жилому,
Твоя хозяйка берегла
За тыщи вёрст от дому.

Она тянула кое–как
Вдоль колеи шоссейной –
С меньшим, уснувшим на руках,
И всей гурьбой семейной.

Кипели реки подо льдом,
Ручьи взбивали пену,
Была весна, и шёл твой дом
На родину из плена.

Он шёл в Смоленщину назад,
Что так была далече…
И каждый наш солдатский взгляд
Теплел при этой встрече.

И как там было не махнуть
Рукой: «Бывайте живы!»,
Не обернуться, не вздохнуть
О многом, друг служивый.

О том хотя бы, что не все
Из тех, что дом теряли,
На фронтовом своём шоссе
Его и повстречали.

Ты сам, шагая в той стране
С надеждой и тревогой,
Его не встретил на войне, —
Другою шёл дорогой.

Но дом твой в сборе, налицо.
К нему воздвигнуть стены,
Приставить сени и крыльцо —
И будет дом отменный.

С охотой руки приложить —
И сад, как прежде, дому
Заглянет в окна.
Жить да жить,
Ах, жить да жить живому!

А мне бы петь о жизни той,
О том, как пахнет снова
На стройке стружкой золотой,
Живой смолой сосновой.

Как, огласив войне конец
И долголетье миру,
Явился беженец–скворец
На новую квартиру.

Как жадно в рост идёт трава
Густая на могилах.
Трава – права,
И жизнь жива,
Но я про то хочу сперва,
Про что забыть не в силах.

Так память горя велика,
Глухая память боли.
Она не стишится, пока
Не выскажется в волю.

И в самый полдень торжества,
На праздник возрожденья
Она приходит, как вдова
Бойца, что пал в сраженье.

Как мать, что сына день за днём
Ждала с войны напрасно,
И позабыть ещё о нём,
И не скорбеть всечасно
Не властна.

Пусть меня простят,
Что снова я до срока
Вернусь, товарищи, назад,
К той памяти жестокой.

И всё, что выразится здесь
Да вникнет в душу снова,
Как плач о родине, как песнь
Её судьбы суровой.

Глава 2

В тот самый час воскресным днём,
По праздничному делу,
В саду косил ты по окном
Траву с росою белой.

Трава была травы добрей –
Горошек, клевер дикий,
Густой метёлкою пырей
И листья земляники.

И ты косил её, сопя,
Кряхтя, вздыхая сладко.
И сам подслушивал себя,
Когда звенел лопаткой:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой –
И мы домой.

Таков завет и звук таков,
И по косе вдоль жала,
Смывая мелочь лепестков,
Роса ручьём бежала.

Покос высокий, как постель,
Ложился, взбитый пышно,
И непросохший сонный шмель
В покосе пел чуть слышно.

И с мягким махом тяжело
Косьё в руках скрипело.
И солнце жгло,
И дело шло,
И всё, казалось, пело:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.

И палисадник под окном,
И сад, и лук на грядках –
Всё это вместе было дом,
Жильё, уют, порядок.

Не тот порядок и уют,
Что, никому не веря,
Воды напиться подают,
Держась за клямку двери.

А тот порядок и уют,
Что всякому с любовью
Как будто чарку подают
На доброе здоровье.

Помытый пол блестит в дому
Опрятностью такою,
Что просто радость по нему
Ступить босой ногою.

И хорошо за стол свой сесть
В кругу родном и тесном,
И, отдыхая, хлеб свой есть,
И день хвалить чудесный.

Тот вправду день из лучших дней,
Когда нам вдруг с чего–то
Еда вкусней,
Жена милей
И веселей работа.

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.

Домой ждала тебя жена,
Когда с нещадной силой
Старинным голосом война
По всей стране завыла.

И, опершися на косьё,
Босой, простоволосый,
Ты постоял – и понял всё,
И не дошёл прокоса.

Не докосил хозяин луг,
В поход запоясался,
А в том саду всё тот же звук
Как будто раздавался:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.

И был ты, может быть, уже
Забыт самой войною,
И на безвестном рубеже
Зарыт иной землёю.

Не умолкая, тот же звук,
Щемящий звон лопатки,
В труде, во сне тревожил слух
Твоей жене–солдатке.

Он сердце ей насквозь изжёг
Тоскою неизбытой,
Когда косила тот лужок
Сама косой небитой.

Слепили слёзы ей глаза,
Палила душу жалость.
Не та коса,
Не та коса,
Не та трава, казалось…

Пусть горе женское пройдёт,
Жена тебя забудет
И замуж, может быть, зайдёт
И будет жить, как люди.

Но о тебе и о себе,
О давнем дне разлуки
Она в любой своей судьбе
Вздохнёт при этом звуке:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.

Глава 3

Ещё не здесь, ещё вдали
От этих нив и улиц
Стада недоеные шли
И беженцы тянулись.

Но шла, гудела, как набат,
Беда по всей округе.
За черенки взялись лопат,
За тачки бабьи руки.

Готовы были день и ночь
Копать с упорством женским,
Чтоб чем–нибудь войскам помочь
На рубеже смоленском.

Чтоб хоть в родимой стороне,
У своего порога,
Хотя б на малый срок войне
Перекопать дорогу.

И сколько рук – не перечтешь! –
Вдоль той канавы длинной
Живьём приваливали рожь
Сырой тяжёлой глиной.

Живьём хлеба, живьём траву
Приваливали сами.

А он уж бомбы на Москву
Возил над головами.

Копали ров, валили вал,
Спешили, будто к сроку.

А он уж по земле ступал,
Гремел неподалёку.

Ломал и путал фронт и тыл
От моря и до моря,
Кровавым заревом светил,
В ночи смыкая зори.

И страшной силой буревой,
В медовый срок покоса,
В дыму, в пыли перед собой
От фронта гнал колёса.

И столько вывалило вдруг
Гуртов, возов, трёхтонок,
Коней, подвод, детей, старух,
Узлов, тряпья, котомок…

Моя великая страна,
У той кровавой даты
Как ты была ещё бедна
И как уже богата!

Зелёной улицей села,
Где пыль легла порошей,
Огромный край война гнала
С поспешно взятой ношей.

Смятенье, гомон, тяжкий стон
Людской страды горячей.
И детский плач, и патефон,
Поющий, как на даче, —
Смешалось всё, одной беды —
Войны знаменье было…

Уже до полудня воды
В колодцах не хватило.

И ведра глухо грунт скребли,
Гремя о стенки сруба,
Полупустые кверху шли,
И к капле, прыгнувшей в пыли,
Тянулись жадно губы.

А сколько было там одних —
С жары совсем соловых —
Курчавых, стриженых, льняных,
Чернявых, русых и иных
Ребяческих головок.

Нет, ты смотреть не выходи
Ребят на водопое.
Скорей своих прижми к груди,
Пока они с тобою.

Пока с тобой,
В семье родной,
Они, пускай не в холе,
В любой нужде,
В своём гнезде —
Ещё на зависть доля.

И приведись на горький путь
Сменить своё подворье —
Самой детей одеть, обуть —
Ещё, поверь, — полгоря.

И, притерпевшись, как–никак
Брести в толпе дорожной
С меньшим, уснувшим на руках,
С двумя при юбке – можно!

Идти, брести,
Присесть в пути
Семьёй на отдых малый.
Да кто сейчас
Счастливей вас!

Смотри–ка, есть, пожалуй.

Где светит свет хоть краем дня,
Где тучей вовсе застится.
И счастье счастью не ровня,
И горе – горю разница.

Ползёт, скрипит кибитка–дом,
И головы детишек
Хитро укрыты лоскутом
Железной красной крыши.

И служит кровлей путевой
Семье, войной гонимой,
Та кровля, что над головой
Была в краю родимом.

В краю ином
Кибитка–дом,
Её уют цыганский
Не как-нибудь
Налажен в путь, —
Мужской рукой крестьянской.

Ночлег в пути, ребята спят,
Зарывшись в глубь кибитки.
И в небо звёздное глядят
Оглобли, как зенитки.

Не спит хозяин у огня.
На этом трудном свете
Он за детей, и за коня,
И за жену в ответе.

И ей, хоть лето, хоть зима,
Всё ж легче путь немилый.
А ты реши–ка всё сама
Своим умом и силой.

В полдневный зной
И в дождь ночной
Укрой в дороге деток.

Далёкий мой,
Родимый мой,
Живой ли, мёртвый – где ты?..

Нет, ни жена, ни даже мать,
Что думала о сыне,
Не в силах были угадать
Всего, что станет ныне.

Куда там было в старину, —
Всё нынче по–иному:
Ушёл хозяин на войну,
Война подходит к дому.

И, чуя гибель, этот дом
И сад молчат тревожно.
И фронт – уж вот он – за холмом
Вздыхает безнадёжно.

И пыльных войск отход, откат
Не тот, что был вначале.
И где колонны кое–как,
Где толпы зашагали.

Все на восток, назад, назад,
Всё ближе бьют орудья.
А бабы воют и висят
На изгороди грудью.

Пришёл, настал последний час,
И нет уже отсрочки.
А на кого ж вы только нас
Кидаете, сыночки?..

И то, быть может, не упрек,
А боль за них и жалость.
И в горле давящий комок
За всё, что с жизнью сталось.

И сердце женское вдвойне
Тоска, тревога гложет,
Что своего лишь там, в огне,
Жена представить может.

В огне, в бою, в чадном дыму
Кровавой рукопашной.
И как, должно быть, там ему,
Живому, смерти страшно.

Не подсказала б та беда,
Что бабьим воем выла,
Не знала б, может, никогда,
Что до смерти любила.

Любила – взгляд не оброни
Никто, одна любила.
Любила так, что от родни,
От матери отбила.

Пускай не девичья пора,
Но от любви на диво –
В речах остра,
В делах быстра,
Как змейка вся ходила.

В дому – какое ни житьё –
Детишки, печь, корыто –
Ещё не видел он её
Нечёсаной, немытой.

И весь она держала дом
В опрятности тревожной,
Считая, может, что на том
Любовь навек надёжней.

И так любовь была сильна
Такою властной силой,
Что разлучить одна война
Могла.
И разлучила.

Глава 4

Томила б только ты бойца,
Война, тоской знакомой
Да не пылила б у крыльца
Его родного дома.

Давила б грузным колесом
Тех, что твои по списку,
Да не губила б детский сон
Пальбой артиллерийской.

Гремя, бесилась бы спьяна
У своего предела, —
И то была бы ты, война,
Ещё святое дело.

Но ты повыгнала ребят
В подвалы, в погребушки,
Ты с неба наземь наугад
Свои кидаешь чушки.

И люди горькой стороны
У фронта сбились тесно,
Боясь и смерти и вины
Какой–то неизвестной.

А ты всё ближе ко двору,
И дети, чуя горе,
Пугливым шёпотом игру
Ведут в углу, не споря…

В тот первый день из горьких дней,
Как собрался в дорогу,
Велел отец беречь детей,
Смотреть за домом строго.

Велел детей и дом беречь, —
Жена за всё в ответе.
Но не сказал, топить ли печь
Сегодня на рассвете.

Но не сказал, сидеть ли тут,
Бежать ли в свет куда–то.
Всё бросить вдруг.
А где нас ждут,
Где просят?
Свет – не хата.

Здесь потолок над головой,
Здесь – дом, в хлеву – корова…
А немец, может, он иной
И не такой суровый, —
Пройдёт, минёт.

А вдруг как нет?
Не тою славен славой.
А что ж, тогда ты в сельсовет
Пойдёшь искать управы?

Каким сгрозишь ему судом,
Как встанет на пороге,
Как в дом войдёт?
Нет, кабы дом
Подальше от дороги…

…Последних четверо солдат
Калитку в сад открыли,
Железом кованых лопат
Устало грюкнули не в лад,
Присели, закурили.

И улыбнулся, обратясь
К хозяйке, старший вроде:
— Хотим тут пушечку у вас
Поставить в огороде.

Сказал, как будто человек
Проезжий, незнакомый,
С конём просился на ночлег,
С телегой возле дома.

Ему и ласка и привет.
— Не уходите только,
Не покидайте нас…
— Да нет, —
Переглянулись горько.

— Да нет, от этой конопли
Мы не уйдём, мамаша.
Затем, чтоб все уйти могли, —
Такая служба наша.

— И ты спеши, — сказал боец, —
Поскольку эту пушку,
А заодно и твой дворец
Уж он возьмёт на мушку.
А впрочем, малость погоди, —
Прислушавшись, добавил:
— Кладёт уж вон где, впереди,
Как раз по переправе.

Земля вокруг как на волне,
И день оглох от грома.
— Вот жизнь: хозяин на войне,
А ты, выходит, дома.

А у неё про всех готов
Один вопрос печальный:
— Сивцов – фамилия. Сивцов.
Не слышали случайно?

— Сивцов? Постой, подумать дай
Ну да, слыхал Сивцова.
Сивцов — ну как же, Николай,
Так он – живой, здоровый.
Не твой? Ага, а твой Андрей?
Андрей, скажи на милость…

Но чем–то вроде дорог ей
И тот однофамилец.

— Ну, что, друзья, кончай курить. —
Разметил план лопатой
И стал усердно землю рыть
Солдат в саду солдата.

Не для того, чтоб там взросла
Какая–либо штука,
И не нарочно, не со зла,
А как велит наука.
Он рыл окоп, по форме чтоб
И глубина и бруствер…

Ах, сколько в том рытье одном
Покорной делу грусти.

Он делал дело – землю рыл,
Но, может, думал мельком
И даже, может, говорил,
Вздыхал:
— Земля, земелька…

Уже они по грудь в земле,
Зовёт к столу солдатка,
Как будто помочи в семье,
Обед и отдых сладкий.

— Устали, кушайте.
— Ну что ж,
Горячего, покамест…

— Ещё, признаться, грунт хорош,
А то бывает – камень…

И первым старший ложку нёс,
А вслед за ним солдаты.
— А что, богатый был колхоз?
— Нет, не сказать богатый,
Не так, а всё-таки. Хлеба
Сильнее за Угрою…
— Смотри, притихнула пальба.
— Детишек трое?
— Трое…

И общий вздох:
— С детьми – беда. —
И разговор с заминкой.
Жирна не вовремя еда,
Грустна, как на поминках.

— Спасибо наше за обед,
Хозяюшка. Спасибо.
А что касается… так – нет,
Не жди, беги как–либо.

— Постой, — сказал другой солдат,
В окно с тревогой глядя:
— Смотри, народ как раз назад
Потёк.
— Чего бы ради?

Дорога пыльная полна,
Идут, бредут понуро.
С востока к западу война
Оглобли завернула.

— Выходит, он уж впереди.
— А что ж теперь, куда же?
— Молчи, хозяйка, и сиди.
Что дальше – день покажет.
А нам стеречь твой огород,
Хозяйка, — дело худо,
Выходит, наш теперь черёд
Искать ходов отсюда.

И по лихой нужде своей
Теперь они, солдаты,
Казалось, женщины слабей,
И не виновны перед ней,
А всё же виноваты.

— Прощай, хозяйка, жди, придём,
Настанут наши сроки.
И твой найдём приметный дом
У столбовой дороги.
Придём, найдём, а может, нет;
Война, — нельзя ручаться.
Ещё спасибо за обед.

— И вам спасибо, братцы.
Прощайте. —
Вывела людей.
И с просьбой безнадёжной:
— Сивцов, — напомнила, — Андрей.
Услышите, возможно…

Шагнула вслед, держась за дверь,
В слезах, и сердце сжалось,
Как будто с мужем лишь теперь
Навеки распрощалась.
Как будто он ушёл из рук
И скрылся без оглядки…

И ожил вдруг в ушах тот звук,
Щемящий звон лопатки:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой…

Глава 5

Вам не случалось быть при том,
Когда в ваш дом родной
Входил, гремя своим ружьём,
Солдат земли иной?

Не бил, не мучил и не жёг, —
Далёко до беды.
Вступил он только на порог
И попросил воды.

И, наклонившись над ковшом,
С дороги весь в пыли,
Попил, утёрся и ушёл
Солдат чужой земли.

Не бил, не мучил и не жёг, —
Всему свой срок и ряд.
Но он входил, уже он мог
Войти, чужой солдат.

Чужой солдат вошёл в ваш дом,
Где свой не мог войти.
Вам не случилось быть при том?
И бог не приведи!

Вам не случилось быть при том,
Когда, хмельной, дурной,
За вашим тешится столом
Солдат земли иной?

Сидит, заняв тот край скамьи,
Тот угол дорогой,
Где муж, отец, глава семьи
Сидел, — не кто другой.

Не доведись вам злой судьбой
Не старой быть при том
И не горбатой, не кривой
За горем и стыдом.

И до колодца по селу,
Где есть чужой солдат,
Как по толчёному стеклу,
Ходить вперёд–назад.

Но если было суждено
Всё это, всё в зачет,
Не доведись хоть то одно,
Чему ещё черед.

Не доведись вам за войну,
Жена, сестра иль мать,
Своих
Живых
Солдат в плену
Воочью увидать.

…Сынов родной земли,
Их стыдным, сборным строем
По той земле вели
На запад под конвоем.

Идут они по ней
В позорных сборных ротах,
Иные без ремней,
Иные без пилоток.

Иные с горькой, злой
И безнадёжной мукой
Несут перед собой
На перевязи руку…

Тот хоть шагать здоров,
Тому ступить задача, —
В пыли теряя кровь,
Тащись, пока ходячий.

Тот, воин, силой взят
И зол, что жив остался.
Тот жив и счастью рад,
Что вдруг отвоевался.

Тот ничему цены
Ещё не знает в мире.
И все идут, равны
В колонне по четыре.

Ботинок за войну
Одних не износили,
И вот они в плену,
И этот плен – в России.

Поникнув от жары,
Переставляют ноги.
Знакомые дворы
По сторонам дороги.

Колодец, дом и сад
И все вокруг приметы.
День или год назад
Брели дорогой этой?

Год или только час
Прошёл без проволочки?…

«А на кого ж вы нас
Кидаете, сыночки!..»

Теперь скажи в ответ
И встреть глаза глазами,
Мол, не кидаем, нет,
Глядите, вот мы с вами.

Порадуй матерей
И жён в их бабьей скорби.
Да не спеши скорей
Пройти. Не гнись, не горбись…

Бредут ряды солдат
Угрюмой вереницей.
И бабы всем подряд
Заглядывают в лица.

Не муж, не сын, не брат
Проходят перед ними,
А только свой солдат —
И нет родни родимей.

И сколько тех рядов
Ты молча проводила
И стриженых голов,
Поникнувших уныло.

И вдруг – ни явь, ни сон –
Послышалось как будто, —
Меж многих голосов
Один:
— Прощай, Анюта…

Метнулась в тот конец,
Теснясь в толпе горячей,
Нет, это так. Боец
Кого-то наудачу
Назвал в толпе. Шутник.
До шуток здесь кому–то.

Но если ты меж них,
Окликни ты Анютой.

Ты не стыдись меня,
Что вниз сползли обмотки,
Что, может, без ремня
И, может, без пилотки.

И я не попрекну
Тебя, что под конвоем
Идёшь. И за войну
Живой, не стал героем.

Окликни – отзовусь.
Я здесь, твоя Анюта.
Я до тебя прорвусь,
Хоть вновь навек прощусь
С тобой. Моя минута!

Но как спросить сейчас,
Произнести хоть слово:
А нет ли здесь у вас,
В плену, его, Сивцова
Андрея?

Горек стыд.
Спроси, а он, пожалуй,
И мёртвый не простит,
Что здесь его искала.

Но если здесь он, вдруг
Идёт в колонне знойной,
Закрыв глаза…
— Цурюк!
Цурюк! – кричит конвойный.

Ему ни до чего
И дела нету, право,
И голос у него,
Как у ворон картавый:

— Цурюк! —
Не молод он,
Устал, до чёрта жарко,
До чёрта обозлён,
Себя – и то не жалко…

Бредут ряды солдат
Угрюмой вереницей.
И бабы всем подряд
Заглядывают в лица.

Глазами поперёк
И вдоль колонны ловят.
И с чем–то узелок
Какой ни есть кусок
У многих наготове.

Не муж, не сын, не брат,
Прими, что есть, солдат,
Кивни, скажи что–либо,
Мол, тот гостинец свят
И дорог, мол. Спасибо.

Дала из добрых рук,
За всё, что стало вдруг,
С солдата не спросила.
Спасибо, горький друг,
Спасибо, мать–Россия.

А сам, солдат, шагай
И на беду не сетуй;
Ей где–то есть же край,
Не может быть, что нету.

Пусть пахнет пыль золой,
Поля – горелым хлебом
И над родной землёй
Висит чужое небо.

И жалкий плач ребят,
Не утихая, длится,
И бабы всем подряд
Заглядывают в лица…

Нет, мать, сестра, жена
И все, кто боль изведал,
Та боль не отмщена
И не прошла с победой.

За этот день один
В селе одном смоленском —
Не оплатил Берлин
Своим стыдом вселенским.

Окаменела память,
Крепка сама собой.

Да будет камнем память,
Да будет болью боль.

Глава 6

Ещё не та была пора,
Что входит прямо в зиму
Ещё с картошки кожура
Счищалась об корзину.

Но становилась холодна
Земля нагрева летнего.
И на ночь мокрая копна
Впускала неприветливо.

И у костра был сон – не сон.
Под робкий треск валежника
Теснила осень из лесов
Тех горьких дней ночлежника.

Манила памятью жилья,
Тепла, еды и прочего.
Кого в зятья,
Кого в мужья, —
Куда придётся прочила.

Внушала голосом молвы,
Дождём, погодой золкою,
Что из–под Ельни до Москвы
Идти – дорога долгая…

…В холодной пуне, у стены,
От лишних глаз украдкой,
Сидел отставший от войны
Солдат с женой–солдаткой.

В холодной пуне, не в дому,
Солдат, под стать чужому,
Хлебал, что вынесла ему
Жена тайком из дому.

Хлебал с усердьем горевым,
Забрав горшок в колени.
Жена сидела перед ним
На том остывшем сене,
Что в давний час воскресным днём,
По праздничному делу
В саду косил он под окном,
Когда война приспела.

Глядит хозяйка: он – не он
За гостя в этой пуне.
Недаром, видно, тяжкий сон
Ей снился накануне.

Худой, заросший, словно весь
Посыпанный золою.
Он ел, чтоб, может быть, заесть
Свой стыд и горе злое.

— Бельишка пару собери
Да свежие портянки,
Чтоб мне в порядке до зари
Сниматься со стоянки.

— Всё собрала уже, дружок,
Всё есть. А ты в дороге
Хотя б здоровье поберёг,
И первым делом ноги.

— А что ещё? Чудные вы,
С такой заботой, бабы.
Начнем–ка лучше с головы, —
Её сберечь хотя бы.

И на лице солдата – тень
Усмешки незнакомой.
— Ах, я как вспомню: только день
Ты этот дома.

— Дома!
Я б рад не день побыть, —
Вздохнул. — Прими посуду.
Спасибо. Дай теперь попить.
С войны вернусь, — побуду.

И сладко пьёт, родной, большой,
Плечьми упершись в стену,
По бороде его чужой
Катятся капли в сено.

— Да, дома, правду говорят,
Что и вода сырая
Куда вкусней, — сказал солдат,
В раздумье утирая
Усы бахромкой рукава.
И помолчал минуту. —
А слух такой, что и Москва
На очереди, будто…

Идти – не шутка, был бы толк, —
Добавил он с заминкой
И так невесело примолк,
Губами сжав сенинку.

Жена подвинулась к нему
С участливой тревогой.
Мол, верить стоит не всему,
Болтают нынче много.
А немец, может, он теперь
К зиме остепенится…

А он опять:
— Ну, что же, верь
Тому, что нам годится.
Один хороший капитан
Со мной блуждал вначале.
Ещё противник по пятам
За нами шёл. Не спали,
Не ели мы тогда в пути.
Ну, смерть. Так он, бывало,
Твердил: идти, ползком ползти —
Хотя бы до Урала.
Так человек был духом зол
И ту идею помнил.

— И что же?
— Шёл и не дошёл.
— Отстал?
— От раны помер.
Болотом шли. А дождь, а ночь,
А тоже холод лютый.
— И не могли ничем помочь?
— И не могли, Анюта…

Лицом к плечу его припав,
К руке – девчонкой малой,
Она схватила за рукав
Его и всё держала,
Как будто думала она
Сберечь его хоть силой,
С кем разлучить одна война
Могла, и разлучила.

И друг у друга отняла
В воскресный день июня.
И вновь ненадолго свела
Под крышей этой пуни.

И вот он рядом с ней сидит
Перед другой разлукой.
Не на неё ли он сердит
За этот стыд и муку?

Не ждёт ли он, чтобы сама
Жена ему сказала:
— Сойти с ума – идти. Зима.
А сколько до Урала!

И повторяла бы:
— Пойми,
Кому винить солдата,
Что здесь жена его с детьми,
Что здесь – родная хата.
Смотри, пришёл домой сосед
И не слезает с печи…

А он тогда сказал бы:
— Нет,
Жена, дурные речи…

Быть может, горький свой удел,
Как хлеб щепоткой соли,
Приправить, скрасить он хотел
Таким геройством, что ли?

А может, просто он устал,
Да так, что через силу
Ещё к родным пришёл местам,
А дальше – не хватило.

И только совесть не в ладу
С приманкой – думкой этой:
Я дома. Дальше не пойду
Искать войну по свету.

И неизвестно, что верней,
А к горю – в сердце смута.
— Скажи хоть что–нибудь, Андрей.
— Да что сказать, Анюта?
Ведь говори не говори,
А будет легче разве
Сниматься завтра до зари
И пробираться к Вязмье?
Никем не писанный маршрут
Распознавать на звёздах.
Дойти до фронта – тяжкий труд,
Дойдёшь, а там – не отдых.
Там день один, как год, тяжёл,
Что день, порой минута…
А тот – он шёл и нё дошел,
Но всё идёт как будто.
Ослабший, раненый идёт,
Что в гроб кладутся краше.
Идёт.
«Товарищи, вперёд.
Дойдём. Настанет наше!
Дойдём, иному не бывать,
Своих достигнем линий.
И воевать – не миновать.
А отдыхать?
В Берлине!»
На каждом падая шагу
И поднимаясь снова,
Идёт. А как же я могу
Отстать, живой, здоровый?
Мы с ним прошли десятки сёл
Где как, где смертным лазом.
И раз он шёл, да не дошёл,
Так я дойти обязан.
Дойти. Хоть я и рядовой,
Отстать никак не волен.
Ещё добро бы он живой,
А то он – павший воин.
Нельзя! Такие вот дела… —
И ей погладил руку.

А та давно уж поняла,
Что боль – не боль ещё была,
Разлука – не разлука.

Что всё равно – хоть наземь ляг,
Хоть вдруг лишись дыханья…
Прощались прежде, да не так,
А вот когда прощанье!

Тихонько руку отняла
И мужние колени
С покорным плачем обняла
На том угретом сене…

И ночь прошла у них.
И вдруг
Сквозь кромку сна на зорьке,
Сквозь запах сена в душу звук
Вошел ей давний, горький:

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой…

Глава 7

Все сборы в путь любой жены
И без войны не сладки.
И без войны тревог полны
Все сборы в жизни краткой.

Но речь одна, когда добром, —
Не по нужде суровой
Мы край на край и дом на дом
Иной сменить готовы.

Другая речь – в годину бед
Жене самой, без мужа,
Из дома выйти в белый свет
И дверь закрыть снаружи.

С детьми из тёплого угла,
С гнезда родного сняться,
Где, может быть, ещё могла
Ты весточки дождаться.

С котомкой выйти на порог —
И, всей той мукой мучась,
Брести…
Но если на Восток, —
То как бы ни был путь жесток, —
Бывает горше участь.

Как на родной земле своей,
Так ты, и дом теряя,
Хоть под кустом, а всё ж на ней —
В любом далёком крае.

А вот когда чужим судом
Обмен решён иначе, —
Не край на край, не дом на дом,
А плен —
На плен с придачей.

С какой придачей – погоди:
Расчёты эти впереди.

Ещё он твой – последний час
В твоём дому, пока
Переведут тебе приказ
С чужого языка.

Но твой – он выбран не тобой —
Лежит на запад путь.
И взять ни имени с собой,
Ни отчества. Забудь.

Забудь себя ещё живой
И номер получи.
И только этот номер свой
На память заучи.

И только можешь ты молчать,
Приказ в дорогу дан.
На нём недвижная печать
И подпись: комендант.

И в нём твой дом, и хлеб, и соль,
Что от немых властей.
И хоть самой – на снег босой,
Троих одеть успей.

Рукой дрожащею лови
Крючки, завязки, мать.
Нехитрой ложью норови
Ребячий страх унять.

Зови меньших живей, живей,
Как в гости, в тот поход.
И только старшенькой своей
Не лги – и так поймёт.

И соберись, и уложись,
И в час беды такой
Ещё хозяйкой окажись
Проворной и лихой.

И всю свою в дорогу кладь,
Как из огня, схвати.
И перед тем, как выйти, мать,
Не оглянись и не присядь, —
Нельзя.
И дом – прости!..

Прости–прощай, родимый дом,
Раскрытый, разорённый,
И пуня с давешним сенцом
И садик занесённый.

Прости–прощай, родимый дом,
И двор, и дровосека,
И всё, что памятно кругом
Заботой, замыслом, трудом, —
Всей жизнью человека.

Дом, где он жил среди хлопот
И всем хозяйством правил.
И, чтоб годам был виден счёт,
Он надпись: тыща девятьсот
Такой–то год поставил.

Среди такой большой земли,
Родной, заветный угол,
Где эти девочки росли
И наряжали кукол.

И где как будто жизнь прошла,
Куда хозяйка дома
Как будто девочкой вошла
К парнишке молодому.

Где пел по вёснам свой скворец
И жил, как все на свете,
Порядком вечным: мать, отец,
Потом скворчата–дети.

Пришла в родную сторону
Чужая злая сила.
И порознь мужа и жену
Из дома проводила.

И где–то, где–то он сейчас,
Какой идёт дорогой,
Солдат, что воинскую часть
Свою искал с тревогой.

Теперь меж небом и землёй,
Огнём вокруг объятой,
Она была его семьёй,
Его родною хатой.

И человек среди людей,
Как хлебом и одеждой,
Он был обязан только ей
Своей мечтой–надеждой.

В пути, за тридевять земель,
У Волги ли, у Дона
Свою в виду держал он цель,
Солдат, — дойти до дома.

Хоть кружным, может быть, путём –
Дойдём, придём с победой
Домой!
А что уже тот дом —
Не всё ты знал и ведал.

В тот первый день из горьких дней,
Как собрался в дорогу,
Велел отец беречь детей,
Смотреть за домом строго.

Велел сидеть в своём углу
В недобрую годину,
А сам жену в чужом тылу,
В глухом плену покинул.

Ну что ж, солдат, взыщи с неё,
С жены своей, солдатки,
За то, что, может быть, жильё
Родное не в порядке;

Что не могла глядеть назад,
Где дом пылал зажжённый.
Как гнал её чужой солдат
На станцию с колонной;

Что не могла она сберечь
В саду трёхлеток–яблонь;
Что шла, покинув дом и печь,
А так детишки зябли!

Что шла, как пленные, в толпе
На запад под конвоем;
Что не отправила тебе
Письма с дороги, воин.

За всё с того, кто виноват,
По всем статьям устава
Взыщи со строгостью, солдат,
Твоё, хозяин, право.

Всего и нужно для суда
И для сведенья счётов
Прийти с победою туда,
Проверить, как и что там.

Отдать поклон краям своим,
Припав к земле с винтовкой,
Сквозь смерть прийти туда живым, —
За малым остановка.

Сквозь смерть иди, не умирай,
В жару лица не утирай,
В снегах не мёрзни в зиму.
Там, впереди, твой отчий край.
Солдат, твой дом родимый.

Шагай, солдат, свои права
Имея в этом мире.
Шагай, воюй и год, и два,
И три, и все четыре!..

Прошла война, прошла страда,
Но боль взывает к людям:
Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем.

Пусть память верную о ней
Хранят, об этой муке,
И дети нынешних детей,
И наших внуков внуки.

Пускай всегда годину ту
На память нам приводит
И первый снег, и рожь в цвету,
Когда под ветром ходит.

И каждый дом и каждый сад
В ряду – большой и малый.
И дня восход и дня закат
Над тёмным лесом – алый.

Пускай во всём, чем жизнь полна,
Во всём, что сердцу мило,
Нам будет памятка дана
О том, что в мире было.

Затем, чтоб этого забыть
Не смели поколенья.
Затем, чтоб нам счастливей быть,
А счастье – не забвенье!

Глава 8

Родился мальчик в дни войны,
Да не в отцовском доме, —
Под шум чужой морской волны
В бараке на соломе.

Ещё он в мире не успел
Наделать шуму даже,
Он вскрикнуть только что посмел —
И был уже под стражей.

Уже в числе всех прочих он
Был там, на всякий случай,
Стеной–забором ограждён
И проволкой колючей.

И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверённый пулемёт
На вышке деревянной.

Родился мальчик, брат меньшой
Троих детей крестьянки,
И подают его родной
В подаренной портянке.

И он к груди её прирос —
Беда в придачу к бедам,
И вкус её солёных слёз
Он с молоком отведал.

И начал жить, пока живой,
Жилец тюрьмы с рожденья.
Чужое море за стеной
Ворочало каменья.

Свирепый ветер по ночам
Со свистом рвался в щели,
В худую крышу дождь стучал,
Как в полог колыбели.

И мать в кругу птенцов своих
Тепло, что с нею было,
Теперь уже не на троих,
На четверых делила.

В сыром тряпье лежала мать,
Своим дыханьем грея
Сынка, что думала назвать
Андреем – в честь Андрея,
Отцовским именем родным.

И в каторжные ночи
Не пела – думала над ним:
— Сынок, родной сыночек.

Зачем ты, горестный такой,
Слеза моя, росиночка,
На свет явился в час лихой,
Краса моя, кровиночка?

Зачем в такой недобрый срок
Зазеленела веточка?
Зачем случился ты, сынок,
Моя родная деточка?

Зачем ты тянешься к груди
Озябшими ручонками,
Не чуя горя впереди,
В тряпье сучишь ноженками?

Живым родился ты на свет,
А в мире зло несытое.
Живым – беда, а мёртвым – нет,
У смерти под защитою.

Целуя зябкий кулачок,
На сына мать глядела:

— А я при чём, — скажи, сынок —
А мне какое дело?

Скажи: какое дело мне,
Что ты в беде, родная?
Ни о беде, ни о войне,
Ни о родимой стороне,
Ни о немецкой чужине
Я, мама, знать не знаю.

Зачем мне знать, что белый свет
Для жизни годен мало?
Ни до чего мне дела нет,
Я жить хочу сначала.

Я жить хочу, и пить, и есть,
Хочу тепла и света,
И дела нету мне, что здесь
У вас зима, не лето.

И дела нету мне, что здесь
Шумит чужое море
И что на свете только есть
Большое, злое горе.

Я мал, я слаб, я свежесть дня
Твоею кожей чую,
Дай ветру дунуть на меня —
И руки развяжу я.

Но ты не дашь ему подуть,
Не дашь, моя родная,
Пока твоя вздыхает грудь,
Пока сама живая.

И пусть не лето, а зима,
И ветошь греет слабо,
Со мной ты выживешь сама,
Где выжить не могла бы.

И пусть ползёт сырой туман
И ветер дует в щели,
Я буду жить, ведь я так мал,
Я теплюсь еле–еле.

Я мал, я слаб, я нем, и глуп,
И в мире беззащитен;
Но этот мир мне всё же люб —
Затем, что я в нём житель.

Я сплю крючком, ни встать, ни сесть
Ещё не в силах, пленник,
И не лежал раскрытый весь
Я на твоих коленях.

Я на полу не двигал стул,
Шагая вслед неловко,
Я одуванчику не сдул
Пушистую головку.

Я на крыльцо не выползал
Через порог упрямый,
И даже «мама» не сказал,
Чтоб ты слыхала, мама.

Но разве знает кто–нибудь,
Когда родятся дети,
Какой большой иль малый путь
Им предстоит на свете?

Быть может, счастьем был бы я
Твоим, твой горький, лишний, —
Ведь все большие сыновья
Из маленьких повышли.

Быть может, с ними белый свет
Меня поставит вровень.
А нет, родимая, ну, нет, —
Не я же в том виновен.

Что жить хочу, хочу отца
Признать, обнять на воле.
Ведь я же весь в него с лица —
За то и люб до боли.

Тебе приметы дороги,
Что никому не зримы.
Не дай меня, побереги…
— Не дам, не дам, родимый.

Не дам, не дам, уберегу
И заслоню собою,
Покуда чувствовать могу,
Что ты вот здесь, со мною.

…И мальчик жил, со всех сторон
В тюрьме на всякий случай
Стеной – забором ограждён
И проволкой колючей.

И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверённый пулемёт
На вышке деревянной.

И люди знали: мальчик им —
Ровня в беде недетской.
Он виноват, как все, одним:
Что крови не немецкой.

И по утрам, слыхала мать,
Являлся Однорукий,
Кто жив, кто помер, проверять
По правилам науки.

Вдоль по бараку взад-вперёд,
С немецким табелем пройдёт:
Кто умер – ставит галочку,
Кто жив – тому лишь палочку.

И ровным голосом своим,
Ни на кого не глядя,
Убрать покойников – живым
Велит порядка ради.

И мальчик жил. Должно быть, он
Недаром по природе
Был русской женщиной рождён,
Возросшей на свободе.

Должно быть, он среди больших
И маленьких в чужбине
Был по крови крепыш мужик,
Под стать отцу – мужчине.

Он жил да жил. И всем вокруг
Он был в судьбе кромешной
Ровня в беде, тюремный друг,
Был свой – страдалец здешний.

И чья–то добрая рука
В постель совала маме
И потайного камелька
В золе нагретый камень.

А чья–то добрая рука
В жестянке воду грела,
Чтоб мать для сына молока
В груди собрать сумела.

Старик поблизости лежал
В заветной телогрейке
И, умирая, завещал
Её мальцу, Андрейке.

Из новоприбывших иной —
Гостинцем не погребуй —
Делился с пленною семьёй
Последней крошкой хлеба.

И так, порой полумертвы,
У смерти на примете,
Всё ж дотянули до травы
Живые мать и дети.

Прошёл вдоль моря вешний гром
По хвойным перелескам.

И очутились всем двором
На хуторе немецком.

Хозяин был ни добр, ни зол, —
Ему убраться с полем.
А тут работницу нашёл —
Везёт за двух, — доволен.

Харчи к столу отвесил ей
По их немецкой норме,
А что касается детей, —
То он рабочих кормит.

А мать родную не учить,
Как на куски кусок делить,
Какой кусок ни скудный,
Какой делёж ни трудный.

И не в новинку день–деньской,
Не привыкать солдатке
Копать лопатою мужской
Да бабьей силой грядки,

Но хоть земля – везде земля,
А как–то по–другому
Чужие пахнут тополя
И прелая солома.

И хоть весна – везде весна,
А жутко вдруг и странно:
В восточной Пруссии она
С детьми, Сивцова Анна.

Журчал по–своему ручей
В чужих полях нелюбых,
И солона казалась ей
Вода в бетонных трубах.

И на чужом большом дворе
Под кровлей черепичной
Петух, казалось, на заре
Горланит непривычно.

Но там, в чужбине, выждав срок, —
Где что — не разбирая, —
Малютка вылез на порог
Хозяйского сарая.

И дочка старшая в дому,
Кому меньшого нянчить,
Нашла в Германии ему,
Пушистый одуванчик.

И слабый мальчик долго дул,
Дышал на ту головку.
И двигал ящик, точно стул,
В ходьбе ловя сноровку.

И, засмотревшись на дворе,
Едва не рухнул в яму.
И всё пришло к своей поре,
Впервые молвил:
— Мама.

И мать зажмурилась от слёз,
От счастья и от боли,
Что это слово произнёс
Её меньшой в неволе…

Покоса раннего пора
За дальними пределами
Пришла. Запахли клевера,
Ромашки, кашки белые.

И эта памятная смесь
Цветов поры любимой
Была для сердца точно весть
Со стороны родимой.

И этих запахов тоска
В тот чуждый край далёкий
Как будто шла издалека —
Издалека с востока.

И мать с детьми могла тогда
Подчас поверить в чудо:
— Вот наш отец придёт сюда
И нас возьмёт отсюда.

Могло пригрезиться самой
В надежде и тревоге,
Как будто он спешит домой
Да припоздал в дороге.

А на недальнем рубеже,
У той границы где–то,
Война в четвёртое уже
Своё вступала лето.

И по дорогам фронтовым
Мы на дощечках сами
Себе самим,
Кто был живым,
Как исповедь писали:

Не пощади
Врага в бою,
Освободи
Семью
Свою.

Глава 9

Я начал песню в трудный год,
Когда зимой студёной
Война стояла у ворот
Столицы осаждённой.

И завершаю в год иной,
Когда от стен Берлина
Пришёл солдат с войны домой
Своей дорогой длинной.

Чего, чего не повидал,
Казалось, всё знакомо.
Но вот пришёл, на взгорке стал —
И ни двора, ни дома.

И там, где канули в огне
Венцы, столбы, стропила, —
Темна, жирна по целине,
Как конопля, крапива.

Да груда глины с кирпичом,
Золою перебитая,
Едва видна на месте том,
Уже травой прошитая.

Глухой, нерадостный покой
Хозяина встречает.
Калеки–яблони с тоской
Гольём ветвей качают.

Глядит солдат: ну, ладно – дом,
А где жена, где дети?

Да, много лучше о другом,
О добром петь на свете.

Но не минуешь горьких слёз,
Которым срок не минул.
Не каждой матери пришлось
Обнять родного сына.

Не каждой женщине – жене,
Родной сестре, невесте –
О тех, что сгинули в войне,
В конце дождаться вести.

Ответ не каждому письму, —
Иное без ответа.
Привет не каждому тому,
Чьё сердце ждёт привета.

Но если та горька печаль,
Чьё место свято в доме,
То, может, легче, да едва ль,
Печаль особой доли.

Печаль подвижника–бойца,
Что год за годом кряду
Войну исполнил до конца,
И вот тебе награда!

Присел на камушке солдат
У бывшего порога,
Больную с палочкою в ряд
Свою устроил ногу.

Давай солдат курить табак,
Сходиться люди стали,
Не из чего–нибудь, а так —
В свидетели печали.

Стоят над нею, опершись
На грабли, на мотыги.
Вздохнул один и молвил:
— Жизнь… —

Другой сказал:
— Как в книге…

А третьи только и могли
Добавить осторожно:
— Ещё не все домой пришли
Из той дали острожной.

И отвести старались взгляд
Соседи в разговоре,
Чтоб не видать, как он, солдат,
Давясь, глотает горе.

Не мог он душу освежить
Тем трудным, скрытым плачем…
Всё так.
А надо было жить.
И жить хозяин начал.

Погостевал денёк–другой.
— Ну что ж, на том спасибо. —
И потянул с больной ногой
На старую селибу.

Перекурил, шинель долой,
Разметил план лопатой.
Коль ждать жену с детьми домой,
Так надо строить хату.

А где боец за столько лет
Себе жилья не строил!
Не только там, где лесу нет,
А нет земли порою.

Где нет земли, один песок,
А то, как камень, грунт жесток,
А то – болото. Мука!
А на земле – не штука.

Так–сяк, колхоз
Леску подвёз,
Помог до крыши сруба.
А дальше сам
Мостил, тесал, —
Займись — оно и любо.

И всё спешил покончить в срок,
Как будто в хате новой
Скорей солдат увидеть мог
Семью живой–здоровой.

К покосу был окончен дом,
Как раз к поре горячей.
А сам солдат ютился в нём
Со дня, как строить начал.

На свежеструганом полу,
Что облекал прохладой,
Он отдыхал в своём углу
С великою отрадой.

Да что! У смерти на краю,
На каждом новоселье,
И то любитель был свою
Обжить, устроить келью.

Не знаешь, год иль день там быть,
А всё же и в землянке
Охота гвоздь какой–то вбить,
Зажечь фитиль в жестянке.

Водой, дровами запастись,
Соломой побогаче.
А там – приказ. И в ночь снялись,
И с тем жильём навек простись! —
А жить нельзя иначе.

Соорудил хозяин стол,
Лежанку возле печи.
И всё в порядок произвел
Желанной ради встречи.

Гадал, старался что к чему
Приладить, вспомнить кстати…

И так тоскливо самому
Вдруг стало в этой хате.
Такая горькая нашла
Душе его минута.

— Зачем не ты меня ждала,
А я тебя, Анюта?

И не мила, не дорога
Ему своя светлица…
Пошёл солдат с людьми в луга,
Чтоб на людях забыться.

Чтоб горе делом занялось,
Солдат вставал с рассвета
И шире, шире гнал прокос —
За все четыре лета.

Вслед за косой качал солдат
Спиной, от пота серой.
И точно время на свой лад,
Своею мерял мерой.

И добрым ладом шли часы,
И грудь дышала жадно
Цветочным запахом росы,
Живой травы из–под косы —
Горькавой и прохладной.

И сладкий пёк июльский зной,
Как в годы молодые,
Когда ещё солдат с женой
Ходил в луга впервые.

В луга вёрст за пять от села.
И пот кипел на коже,
И точно сила, как была, —
Не та, не та, а всё же!..

И косу вытерши травой
На остановке краткой,
Он точно голос слушал свой,
Когда звенел лопаткой.

И голос тот как будто вдаль
Взывал с тоской и страстью.
И нёс с собой его печаль,
И боль, и веру в счастье.

Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.